"В нашей стране у каждого человека память о войне - память личная, семейная, собственная"
Новости9 мая 2016
В прямом эфире радио "Балтика" Елена Драпеко рассказала о своей семье в войну, о людях-фронтовиках, которые снимали "А зори здесь тихие", и о собственном детстве в разрушенном Пушкине.
Полный текст прямого эфира на радио "Балтика".
- Я как и все ленинградцы сегодня была в народе. Очень трудно выбираться. Сейчас вокруг Марсового поля такая стена людей, все идут туда, кто-то с цветами, кто-то просто гулять, показать своим детям и внукам. Поэтому я очень рада, что нам так повезло с погодой, такой подарок нам сделала природа на этот замечательный праздник. Посмотрите какие удивительные лица сегодня у людей – одухотворенные.
- В нашей семье мы конечно вспоминаем наших погибших и тех кто вернулся. Моя семья – это удивительная такая судьба, папа мой - это украинские переселенцы, которых вво время страшного голода 1895 года переселили в Башкирию, там они жили в своей деревне Преображеновке, сохраняя язык, уклады, костюмы и вот папин отец, он был герой Первой Мировой войны, он вернулся с Георгиевским солдатским крестом и на костыле. У него было 14 детей, среди этих детей, конечно, было много героев, потому что они брали пример со своего отца. У тети Анюты, моей тети было шестеро детей, двое старших, когда выучились, им было 17 и 19 лет стали трактористами. Трактористы по тем временам – это такая техническая элита на селе. Они ушли в армию, стали танкистами и воевали они под Ленинградом. Два украинских мальчика, которых вырастила Башкирия – и они защищали наш Ленинград. Они оба погибли на Синявинских высотах и мой отец, и я уже много лет ищем их могилу, но так и не нашли. До сих пор в тех местах идут поисковые работы, работают поисковые отряды, ищут погибших солдат, захоранивают. Я тоже принимаю участие в такого рода захоронениях, я думаю может и моих тоже найдут мальчиков, одному было 18, а другому 19...
- Другая моя тетя Шура вернулась с войны Героем. Она вернулась старшиной, в красивых погонах, с орденами и медалями. Тетя Шура принесла с войны вот эту жажду жизни, это удивительно, но после того как она восстанавливала город, промышленность, тетя Шура стала депутатом городского совета, что ей не помешало родить пятерых сыновей. Вот были люди, представляете?! Они очень хотели девочку, и у них был мальчик, потом еще мальчик, потом еще один мальчик, потом они взялись и родили… еще двух мальчиков – двойняшек. В результате тетя Шура пошла уже в детский дом и взяла там девочку и вырастила ее как собственную дочку. Ничего не боялись, она всю жизнь работала. Вот это удивительное поколение, выносливое, терпеливое и очень позитивное. Понимаете, она жила как будто за себя и за того парня, за тех ребят, которые воевали рядом с ней и умирали на ее глазах. Тетя Шура жила как будто три жизни, она до сих пор жива, и я очень рада, что в этот праздничный день я могу поздравить ее и ее однополчан, которые остались живы.
(Ведущий: Хотели бы услышать о фильме «А зори здесь тихие»)
- Давайте, я расскажу о людях, которые снимали фильм. Снимал его режиссер был Станилав Ростоцкий по повести Бориса Васильева. Мое счастье, конечно, великое счастье ,что мне удалось в начале моего творческого и человеческого пути познакомиться и подружиться с такими фантастическими людьми. Писатель Борис Васильев – фронтовик и жена его тоже с фронта. И воевал он тоже там, на нашем Карельском фронте. Ростоцкий Станислав Иосифович тоже удивительный человек, потому что он ушел на фронт, когда ему еще не было 18 лет, он приврал с возрастом и его взяли. Он воевал в разведке, в конной разведке, представляете? Воевал 2 года, потом он было очень тяжело ранен в бою – ему оторвало ногу, у него было пробито легкое. И из боя его на себе вынесла санитарка, она несла его на себе несколько километров, вытаскивала по лесам. Самое удивительное, что Станислав Иосифович ее нашел, он после войны ее нашел и они дружили всю жизнь. Так вот фильм «А зори здесь тихие» - это о ней и ее подружках, с которыми он воевал.
- Ростоцкий, чтобы снять картину пригласил своих друзей фронтовиков и оператор картины – Вячеслав Шумский, он тоже фронтовик, и директор картины Григорий Рималис, и костюмер Валентина Галкина, и гример Смирнов, и художник Серебренников, я хочу, чтобы имена их сегодня прозвучали – это они придумали фильм «А зори здесь тихие» и снимали его о своей собственной юности, поэтому там так много правды. Многие думают, что фильм черно-белый, это не так, в то время уже была цветная пленка, и мы снимали цветные кадры на японской какой-то знаменитой “FUJI”, которую привозили и выдавали метрами, понемножку давали… Тогда это было очень дорого. А черно-белые мы снимали на нашей Шосткинского комбината «Свема» пленке, она была не очень качественная, но ее зато было много. И вот мы когда начинали снимать картину, они решили, что фильм не может быть цветным, тогда еще цветного хорошего качества добиться не могли, и решили что это должно быть как хроника, поэтому снимали на черно-белую пленку, а проявляли на цветную, и если вы сейчас посмотрите эту картину старую, то вы увидите, что кадры окрашены, когда появляются девочки на экране, кадры становятся рыжеватыми, бежевые такие, вас как будто тянет к экрану, а когда появляются фашисты, смерть, война, экран становится свинцово-серым и отталкивает вас от себя. Вот такой удивительный прием придумали наши художники. Шумский Вячеслав Михайлович и художник Серебренников. Ну, и конечно, нас девочек нашли по всей стране, решили, что должны быть совершенно новые, никому не известные лица, потому что если уж под хронику снимаем, то и лица должны быть неузнаваемы. И вот во все концы Советского союза, во все театральные институты и все театры страны разъехались помощники Станислава Иосифовича, чтобы отобрать подходящих девочек. И к нам сюда, на Моховую, в наш театральный институт тоже приехала Зоя Дмитриевна Курдюмова, замечательный второй режиссер и стала смотреть курсы. Я тогда училась… По-моему, это был конец первого курса еще, нам запрещали сниматься - вообще. Ну, не разрешали. Наш мастер Макарьев Леонид Федорович сказал: «Кого увижу на съемочной площадке тут же с курса выгоню». И мы, конечно, подхалтуривали на Ленфильме, но Миша Боярский, мой дорогой однокурсник, теперь он Михаил Сергеевич, а тогда Мишка придумал замечательную фразу: «Подальше от камеры – поближе к кассе». Чтобы свои 5 рублей заработать, но при этом не засветиться. Ну, вот когда 6 девочек из нашего института с разных курсов отобрали, мы поехали в Москву на пробы, на фотопробы, на кинопробы. И вот там уже нам попробовали сделать грим какой-то. Меня, кстати, гримировать вообще не стали. Сказали: «Такой цвет лица, что лучше его не портить». Так что если вы посмотрите цветные кадры фильма, то там Лиза Бричкина снимается без грима, а грим появляется только во время войны.
- Сам фильм мы снимали там где и происходили эти бои местного значения в Карелии. Там есть потрясающее Сямозеро, остров на этом Сямозере, замечательная была турбаза, на которой мы жили, и мы снимали там в округе. Там снимали и бои , там снимали и болота. И недавно вместе с Первым каналом телевидения я туда поехала. Мы снимали фильм о том, что стало с теми местами по прошествии стольких лет. Это удивительно, но когда я пришла в деревню, ко мне бросились местные жители, радостно встречая. Мало того, они все помнят как снимался фильм «А зори здесь тихие». Они рассказывали тоже на камеру как это было, и мы нашли болото. Это удивительно, но одна из местных жительниц нас туда отвела, я бы сама, конечно, с роду не нашла. Самое страшное, что оно совершенно не изменилось! Мне кажется, что даже коряги, которые лежали там на болоте, лежат на тех же местах. Хотя прошло уже 40 лет, страшно сказать. Мы же все родились после войны, и Ростоцкий, во-первых, всем запретил нам уезжать домой, мы все лето жили там, потому что он привозил туда своих друзей фронтовиков, рассказывал сам и они рассказывали нам подлинные истории войны. Нам показывали кадры документальных съемок, страшные кадры, такие кадры, которые честно сказать, даже в кино вставлять невозможно, потому что это не описать какой ужас. Ну, и вечером у костра наши мужчины в Сямозере ловили рыбку, эту рыбку мы жарили в больших железных банках из под пленки, в другой картошечка, пели фронтовые песни. Все конечно, знаем наизусть, на всю жизнь, мое поколение выросло с этими песнями. И песни о войне пели фронтовики. Приезжал и сам Борис Васильев, с женой приезжал, приезжали другие люди, какие-то друзья, вообщем была такая удивительная атмосфера, и было ощущение, что мы не просто кино снимаем, знаете... А как будто мы делаем что-то очень важное, какое-то святое дело. Вот у каждого из нас было такое ощущение, у артистов у съемочной группы и у операторов.
- У нас, конечно, были трудные съемки, потому что Карелия – это тебе не Сочи. Там вечная мерзлота в болотах, они же не прогреваются, сверху сантиметров 20 прогревается эта грязь, а дальше ледяная крошка. И вот по этой ледяной крошке мы ходили 2 недели пока снимали проходы в болоте, а потом топили Лизу Бричкину. С Лизой Бричкиной история тоже совершенно особенная, потому что многие зрители до сих пор спрашивают «Ну, как же это?». Думают, наверное, фокус какой-нибудь. А я хочу сказать, что получилось так страшно, потому что фокуса-то и не было. Наш инженер по технике безопасности, который тоже есть в съемочной группе, он на этот день уехал в Москву, чтобы глаза его это не видели. Динамитом, небольшим кусочком взорвали воронку в болоте. Подождали чтобы в эту воронку стеклась жидкая грязь, и вот в эту воронку я и прыгала тонуть. Было 12 дублей. Я же говорю, мы снимали на пленке Шосткинского комбината «Свема». На всякий случай, любой кадр снимали 7 раз. Потом еще укрупнение отдельно, руки, которые из болота торчат, отдельно рот. Но знаете, что случилось там – это смешная история, чтобы вас немного развеселить слушатели и зрители, я ее расскажу. Валентина Галкина, про которую я говорила, бывшая фронтовичка, потрясающая тетка, она посмотрев на мои сапоги 41-го размер большенные, сказала: «Знаю я вас! Сапоги то утопите! А я материально ответственная!» И привязала мне сапоги веревкой к ногам. Привезала она их, она в этих сапогах плюх в болото и тонуть. Я тону, а сапоги нет, потому что в них набился воздух и они как подушки поднимаются к верху. Режиссер мне в мегафон кричит: «Ноги убери! Ноги убери!», а я понимаю, что тону-то я уже вниз головой и обратно мне уже не вывернуться. Ужас. Ну, вообщем, кое как запороли мы первый дубль, ребята бросили такие щиты деревянные на болото, долезли до меня. Меня оттуда выковырили из этого болота, принесли два ведра теплой воды, нагретой на костре, меня окатили, переодели в сухой костюм, костюмов было 12 на переодевание, представляете? Снова нарисовали мне на носу веснушки. Есть очень смешная картина как у меня голова торчит из болота, а гример мне грим поправляет. Стала я опять тонуть, второй дубль получился нормальный, «нет, говорят, давай третий дубль». И я снова, плюх, в это болото тонуть! И выяснилось, что пока я первый и второй дубль тонула, я протоптала под собой глубокую яму, потому что это все таки болото, это все таки жижа, хоть и густая. И когда я выкинула вверх руки, чтобы меня за эти руки вытянули, оказалось что руки до поверхности не доставали. Паника началась, когда наш человек, котрый меряет количество пленки прошедшей в аппарате выяснил, что пленки прошло много, гораздо больше, чем на втором дубле. И тогда все закричали: «Ой! Ой! Мы ее и вправду утопили! Быстро давайте ищите!» И они снова эти щиты, давай там шелудить, меня нашли, оттуда выудили, я уже никакая, честно говоря, кроме того, что я в этом дубле так заигралась, мне было так страшно, что я забыла рот закрыть, и у меня полный рот грязи. Меня вымыли, переодели, высушили голову, снова нарисовали веснушки и еще сняли на всякий случай несколько дублей. Но вот этот третий дубль оказался самым страшным, потому что у меня подлинный ужас в глазах и грязь прямо воронкой заливается в рот. Это все видно. Вот он и вошел в картину. Нас так просто не утопишь. Эта съемка называется трюк. И на такую съемку артистам положена 50% оплате, а я хочу напомнить, что у меня была ставка 16 рублей 50 копеек, то есть мне доплатили еще 8 рублей за то, что я целый день тонула. А директор картины очень хозяйственный у нас был, он заготовил ящик водки, заготовил он его чтобы меня растирать. Холодно же. Вообщем, из этого ящика дали мне полстакана. Это были первые полстакана. Завернули меня в шинели, положили в директорскую Волгу и повезли в гостиницу оттаивать. Я приехала в гостиницу, думаю, надо же голову мыть. Напустила полную ванну воды, прыг в эту ванну, а вода холодная. Ну, тут я сразу протрезвела… Представляете, даже насморка не было. Вот что такое, как говорится, на миру и смерть красна. Ничего со мной не сделалось, а бултыхалась в ледяной воде.
- Хочу рассказать еще про свою подругу Ольгу Остроумову, которая играла Женьку в фильме. Потому что про мое геройство еще кто-то спрашивает, но как мы снимали картину как Женька купается, отвлекая немцев, она купается у нас здесь, на водопадах, вода 5-7 градусов круглый год. Это родниковая вода. А снимали мы уже в конце сентября месяца и надо было уже закончить картину, так вот Ольга героически бросалась в эту ледяную воду дубль за дублем. Она как раз заболела. Мы все стояли на берегу и страшно переживали, мы все в пальто, съемочную камеру накрывали брезентом, чтобы дождь не заливал, а Ольга снималась. Так что всем досталось. И я хочу, знаете, что вам сказать, что когда мы сидели у костра и вспоминали войну, фронтовики вспоминали, а мы рассказывали каждый про свою семью, то вдруг оказалось, что у каждого в семье свои герои и свои потери. И каждого эта война задела, задела тех кто воевал, но и тех кто не воевал...
- И еще, дорогие, я хочу вам сказать, что я играла, войну про свое детство. Я провела детство здесь в Пушкине, в Царском селе. Город был в оккупации во время войны, и после войны наш прекрасный Екатерининский дворец, которым сегодня любуется весь мир, туристы за десятки тысяч километров приезжают, чтобы на него посмотреть, когда я была маленькой – он был грудой обгорелых кирпичей, не было не крыши, были обгорелые стены, разрушенный город. И вот по субботам на субботники выходили жители города бесплатно. И дети и взрослые, мы собирали обгорелые кирпичи и складывали их стопкой, каждый участвовал в том, чтобы восстановить город. Это было в Ленинграде, это было в всех пригородах наших, в разрушенном Петродворце прекрасном нашем. И в прекрасном нашем Пушкине. И вот в моем детстве была страшная история с моими одноклассниками, потому что война уже кончилась, а следы войны в нашей земле остались, они до сих пор прячутся - страшные железные следы: колючая проволока, гусеницы от танков, осколки снарядов, неразорвавшиеся мины. Вот в моем детстве старшие мальчишки гранатами пехотными глушили рыбу в озерах. А мальчики из первого класса 464 школы, они под мостом прямо нашли неразорвавшуюся мину, она выглядела как железяка такая, банка, ее вымыло весенними водами. Они естественно, стали ее ковырять и… и я помню как плакали на кладбище их мамы… Так что есть на нашем кладбище братская могила моих одноклассников, которых тоже унесла та страшная война. У нас у каждого есть своя боль и своя память. И вот сейчас иностранцы смотрят на нас, удивляются, что это 70 лет прошло, прошло уже две жизни, а они все помнят, а они все плачут, а это потому что память личная, семейная, собственная! Это память не только страны, но каждого кто любит наш город, у кого живы тут бабушки и дедушки, и мы помним наших умирающих от голода малышей и старух, и мы помним бомбешки, и мы помним наших девочек того времени, которые дежурили на крышах, которые тушили пожары, которые верили и знали – мы победим, мы обязательно победим! Не было мысли, что мы не победим. Это и моя собственная память. Спасибо, я вас люблю, с праздником!